Один триллион долларов - Страница 218

218

На фоне карты мира, напоминающей эмблему ООН, красовалось пять стилизованных голов тех же цветов, которыми окрашены олимпийские кольца – синего, желтого, черного, зеленого и красного, – и примерно так же расположенных.

Внизу надпись: We The People Org. – Headquarters.

У него было чувство, что в груди его тлеет огонь, который пожирает его, принуждая сказать то, что нужно – пока не поздно, не откладывая, не колеблясь. Словно дальние зарницы, вспыхивали на краю его сознания другие мысли: что он не дал слова Полу, хотя они заранее обговорили свои роли; и о Генеральном секретаре: был ли его вежливый интерес действительно интересом? А вдруг он просто не хотел рассердить богатейшего человека всех времен? Но в следующий момент эти мысли снова гасли и забывались.

– Я сбился со счета, – сказал он, – сколько раз я обманывал общественное мнение или как минимум успокаивал его, сколько раз я пытался отвлечь внимание прессы от определенных вещей целенаправленными манипуляциями. Я много часов провел, ломая голову над тем, как подать то, что я намеревался сделать, и в каком виде это дойдет до людей. Я потратил громадные суммы на то, чтобы вызвать в людях определенные эмоции, направить их на что-то или от чего-то удержать, короче, чтобы повлиять на их мысли, чувства и, тем самым, на их решения. И вот я спрашиваю вас: почему, собственно, я это делал?

Вопрос, казалось, повис в воздухе, и Джон Фонтанелли посмотрел в молчаливые лица остальных. Что мог чувствовать Джакомо Фонтанелли, когда сообщал о своем видении? Неужто и его терзали такие моменты упадка духа, эти искры слепящего страха, налетая, как порывы ветра?

– Для чего были все эти ухищрения? – тихо продолжал он дрожащим голосом. – Ведь я же, говорят, могущественный человек. Зачем я так старался оказать воздействие на людей, обычных людей на улице, на фабриках и в метро? Разве мне не все равно, что они думают?

Звук его голоса терялся в стенах кабинета, из окон которого открывался вид на бескрайнее море домов, лишь на горизонте исчезавшее в бурой дымке.

– И вспомните обо всех действительно могущественных людях, величайших диктаторах истории: каждый из них как одержимый старался контролировать и подчинить господствующей идеологии средства массовой информации, держать в своих руках все, что печатает, показывает и говорит. Почему? Ведь если он могуществен, какое ему дело до того, что болтают люди? – Джон сложил ладони вместе, ощутил в кончиках пальцев биение пульса. – Потому что у них не было реальной власти. Потому что и у меня нет реальной власти. Только видимость одна.

Теперь, наконец-то, будто очнувшись из оцепенения ужаса, Генеральный секретарь снова принялся кивать, на сей раз с облегчением, и улыбка заиграла на его губах. Джона охватило чувство, похожее на пьяный восторг: он, сын сапожника из Нью-Джерси, говорит с первым лицом Организации Объединенных Наций – и тот его внимательно слушает…

– Есть лишь один действительный источник власти на земле, – сказал Джон с таким чувством, будто изо рта его выпадают стальные слова, – и это сами люди. Народ. И говоря это, я говорю не о том, что должно быть. Я говорю не о какой-то благородной идее или красивой утопии. Я говорю о факте, который так же непреложен, как движение светил на небе. Человек, который хочет обладать властью, должен убедить других встать на его сторону и оказать ему поддержку – это демократия; или заставить других забыть, что они обладают властью, заставить их верить, что они немощны. И это тирания.

Он взглянул на Пола, который ободряюще кивнул ему, потом на Аннана, который неторопливо поглаживал свою курчавую бородку. Но ему казалось, будто в этот момент он снова сидит в Лейпциге, в Николай-кирхе и на сей раз ощущает то, что тогда не в силах был почувствовать.

– Я сам осознал это лишь несколько недель назад, – признался он. – В Лейпциге я узнал, что народ просто встал и сказал: «Хватит». И что тогда произошло. Я удивился. Я решил, что это, пожалуй, было особое событие – несомненно, оно и было особое, но в нем выразился основополагающий принцип. – Он поднял руку, как при капитуляции. – Это можно наблюдать даже при демократии, если присмотреться. Свою роль играют не только выборы, которые проходят раз в несколько лет. Нет, это происходит чуть не каждую неделю, какой-нибудь министр или госсекретарь якобы мимоходом роняет некое замечание или предложение, и потом все смотрят, как среагирует народ. Если поднимется недовольство, еще не поздно все опровергнуть, заверить, что он имел в виду совсем не это. Таким образом, народ непрерывно определяет, чему быть – даже сам того не замечая!

Он направил указательный палец на Генерального секретаря и почувствовал, что рука его дрожит:

– Вас не избирал народ. Никого, кто заседает на ваших пленумах, народ не избирал. Организация Объединенных Наций не имеет демократической основы. Поэтому она слаба.

– Мне кажется, я догадываюсь, что вы задумали, – сказал Аннан.

– Нет, – ответил Джон Фонтанелли. – Не думаю.

Четырехэтажное здание располагалось немного позади Парадной площади Цюриха, резиденции всех крупных швейцарских банков и самой большой площадки денежного оборота альпийской республики. Из окна кабинета, в котором работал руководитель Fontanelli Foundation for Money Education, Эрнст Фербер, был виден один из литых чугунных львов и слышался звон трамваев.

– Несколько десятков лет назад, – сказал плотный человек с усами и проницательными, василькового цвета глазами, обращаясь к своим посетителям, – по всему миру проводились кампании, целью которых было привить основные понятия гигиены. Затем последовали крупные кампании по обучению грамоте всего взрослого населения. Мы видим нашу будущую деятельность как продолжение этой традиции.

218