Один триллион долларов - Страница 87

Это, подумал Джон, действительно хороший вопрос. Но он его ни разу себе не задавал.

– Фонтанелли увидел в своем провидческом сне не странствующего проповедника, который идет из страны в страну босой и силой своего глагола обращает людей к прозрению, – сказал Маккейн. – Он увидел человека, владеющего деньгами, огромным их количеством. Не забывайте, он сам был купцом. Проценты и проценты на проценты составляли его насущный хлеб. Он мог высчитать, как велико будет состояние через пятьсот лет. Насколько неисчислимо оно будет. И эту невероятную сумму денег он хотел передать своему потомку вместе с прорицанием – почему? Потому что он знал, что деньги означают власть. И поэтому он, насколько мог, видел, что кому-то придется принимать властные решения.

Не успел Джон ничего на это сказать, как Маккейн вскочил, остановился перед ним вплотную и уперся пальцем ему в грудь:

– Вы первый человек за прошедшие пятьсот лет, кто может продолжить то, что оборвалось после смерти Якоба Фуггера. Вы можете стать таким же могущественным, как он в свое время. И только с такой властью в руках вы сможете сделать то, что связано с исполнением прорицания. Ваш триллион, мистер Фонтанелли, в настоящий момент – куча денег, которая лежит бессмысленно. Но если вы превратите ее в экономическое влияние, вы сможете перевернуть мир!

Джон глянул на свою грудь, на палец, упертый в нее, крепкий и бледный. Он взял его и отвел в сторону, как дуло пистолета, после чего вытер руку о свои брюки, потому что ощутил ее холодной и влажной.

– Что вы представляете под этим конкретно? – спросил он. – Я что, должен купить IBM? Или Boeing? И если они будут моими, что я должен буду с ними делать?

Маккейн задумчиво отвернулся, неторопливо двинулся к своим шкафам.

– Правда, мистер Фонтанелли, такова, – медленно заговорил он, отвернувшись, – что вы не сможете сделать это один. Вы можете купить яхту, но купить предприятие вы не сможете – и тем более не сможете управлять им. Это не критика в ваш адрес или в адрес ваших способностей. Вы не учились, чему для этого полагается учиться, и у вас нет четвертьвекового опыта в финансовой сфере. Все, чего вы сможете добиться, идя на свой страх и риск тем путем, который я только что наметил, это пустить свое состояние по ветру.

Он открыл шкаф, полный папок и регистраторов.

– Это текущие балансы важнейших предприятий мира. Могли бы вы их прочитать? Могли бы вы определить, какие из них значительные, а какие гиблые? Поймете ли вы, о чем речь, если примете участие в заседании наблюдательного совета или в заседании совета центрального банка? Сможете солидно и обоснованно вести переговоры с Международным валютным фондом? – Он снова закрыл шкаф. – Я готовился двадцать пять лет не для того, чтобы только сказать вам, в каком направлении надо двигаться. Я делал это для того, чтобы идти с вами в этом направлении. Чтобы делать всю работу в деталях. Все, что нужно делать вам, – это принимать большие решения. Если вы позовете меня, я брошу здесь все, продам мою фирму, сожгу за собой все мосты, без всяких но и если. Если вы меня позовете, я включусь в дело на все сто процентов. Все, что требуется от вас, это решить, хотите вы этого или нет.

Джон начал непроизвольно месить свои щеки. Осознав, что делает, он снова опустил руки на колени. Ему еще сильнее хотелось пить, и у него болела голова.

– Но ведь не сию же минуту?

– Когда бы вы мне ни позвонили, я готов. Но звонить вы должны только в том случае, если будете уверены в вашем решении.

– На сегодня этого многовато. Мне надо об этом подумать.

Маккейн кивнул.

– Да. Разумеется. Я вызову машину, которая отвезет вас в аэропорт. – Он глянул на часы. – Вы как раз успеете к ближайшему рейсу на Рим. Пожалуйста, не поймите как невежливость то, что я не провожаю вас в Хитроу – я сказал все, что собирался сказать, и я не хочу давить на вас в вашем решении. Понимайте это как вид сдержанного отступления.

– Да, я понимаю. – Ему это было очень кстати. Еще одна небольшая лекция, и у него лопнет голова. Если этот Маккейн так работает, как говорит – без пауз, без оглядки на потребности тела, – то с триллионом долларов за спиной он действительно способен укатать всю мировую экономику. – Мне нужно подумать об этом спокойно. Утро вечера мудренее.

И в аэропорту он наконец пойдет с Марко чего-нибудь съесть.

– День-другой тут ничего не решает.

– Может, теперь, когда я уже знаю ваше имя, имеет смысл дать мне и ваш номер телефона?

– Я бы непременно это сделал. – Маккейн прошел к письменному столу и достал визитную карточку, заламинированную, как водительские права. На ней значилось только «Малькольм Маккейн» и номер телефона, больше ничего.

– Еще одно слово на дорогу, – сказал Маккейн, пожимая ему руку на прощание. – Пожалуйста, не затягивайте с решением. Хоть день-два и не решают ничего, но мы теряем время. Я думаю о человечестве и хотел бы, чтобы у него было будущее – но я верю также, что план Джакомо Фонтанелли – последний шанс, какой у нас есть.

* * *

Пока ехали на машине, Джон сидел с закрытыми глазами, и это было так хорошо, что он не открывал их и в самолете. Он не спал, но, собственно, и не думал ни о чем. Скорее он вызывал в себе многообразное эхо настойчивых речей Маккейна и следил, как они звучат в нем перед тем, как исчезнуть.

Когда принесли еду, он снова открыл глаза, и Марко тут же наклонился к нему, будто только того и ждал.

– Синьор Фонтанелли, можно вас спросить?

Джон устало кивнул:

– Конечно.