Один триллион долларов - Страница 187

187

– Тебе страшно быть богатой?

– Мне страшно вести жизнь, чужую и для меня, и для тебя, Джон. Я дни напролет ходила по этому замку и не увидела в нем ничего от тебя, нигде. Когда ты здесь, все это, кажется, вообще не имеет к тебе никакого отношения. Здесь живет твоя прислуга. А ты здесь только гость.

Он почувствовал дрожь в гортани, как будто она готова была разорваться. По миру прошла трещина, вот что это было, и сквозь нее проглядывала бездна.

– Ты хочешь, чтобы мы жили где-то в другом месте? – спросил он, не чувствуя свой язык и уже зная, что спасать больше нечего, что все разрушено. – Ну, хочешь, мы купим дом в городе или за городом… где ты хочешь…

– Дело не в этом, Джон. Дело в том, что я хотела бы разделить с тобой жизнь, но у тебя нет жизни, которая была бы твоей. Человек, который умер пятьсот лет назад, предопределил смысл твоей жизни. Твой управляющий предписывает тебе, где и как тебе жить. Ты допустил даже, чтобы дизайнер диктовал тебе, что здесь должна быть шоу-спальня, о боже!

– Все будет по-другому, – сказал он. Свой собственный голос казался ему слабым и беспомощным. – Все будет по-другому, я клянусь тебе.

– Не клянись, Джон, – печально попросила она.

Он поднял голову, осмотрелся. Они были одни. Должно быть, музыканты тайком улизнули так, что он не заметил. Официанты тактично вышли. Столовая как вымерла.

– Что ты будешь теперь делать? – спросил он.

Она не ответила. Он поднял на нее глаза, увидел ее лицо и все понял без ответа.

* * *

Маккейн долго разглядывал его, ничего не говоря, лишь изредка еле заметно кивал и, казалось, основательно обдумывал, что сказать и что сделать.

– Казалось, что она вам пара… Насколько я могу судить, конечно. Я ведь не эксперт в любовных отношениях.

Джон чувствовал себя как мертвый. Как будто у него вырезали сердце, и осталась только дыра.

– Она настояла на том, чтобы улететь рейсовым самолетом, – сказал он. – И даже не захотела, чтобы я проводил ее в аэропорт.

– Хм-м.

– Вы думаете, это правда? Если женщина говорит, что ей необходимо время и разлука, чтобы все обдумать… может быть, что потом она все-таки вернется?

В дверь постучали, и одна из секретарш просунула голову. Маккейн грубым жестом велел ей исчезнуть.

– Я не знаю, Джон. Но если честно говорить то, что я думаю… – Он помедлил.

– Ну? – Джон замер с большими глазами.

Маккейн кусал губы, словно раскаиваясь, что заикнулся об этом.

– Конечно, я могу судить лишь по тому, что вы мне рассказывали, Джон.

– Да. И что?

– Мне очень жаль, что мне приходится вам это говорить, но мне кажется, что она женщина с принципами. С принципами, которые для нее важнее, чем вы.

Джон простонал. Сердце, наверное, все-таки осталось. По крайней мере осталось то место, которое могло болеть.

– И, – продолжал Маккейн ковыряться в открытой ране, – совершенно ясно, она не может принять на себя ответственность, связанную с наследством. Вы, Джон, можете это. Это тяжкое бремя, и иногда оно причиняет боль, но вы его, тем не менее, несете. Это то, что делает вас наследником. И как мне ни жаль, ваша партнерша должна вас в этом поддержать – или она не может быть вашим партнером.

Да, наверное, так и было. Джон смотрел в пустоту перед собой, разглядывал узор темно-коричневых и черных линий на ковровом покрытии пола, – они разбегались, как трещины.

– Вы это преодолеете, Джон, – сказал Маккейн. – Вешаться вам сейчас не стоит.

– Не знаю, – жалобно пролепетал он.

– Черт возьми, Джон, у вас есть задание. На вас лежит ответственность. Вы наследник, Джон!

– Если бы я им не был, она бы не ушла.

Маккейн издал звук, похожий на ругательство, исторгнутое сквозь стиснутые зубы, и принялся ходить по комнате, ероша волосы.

– Проклятье, Джон, это недостойно. Я не могу это видеть. Перестаньте, наконец, жалеть себя.

Джон вздрогнул, как от удара хлыстом.

– Вот там, снаружи, действительно страдание, – фыркнул Маккейн, указывая на фалангу своих телевизоров. – По всем каналам его доставляют нам прямо на дом, и никому невдомек, что это взгляд в будущее, которое мы получим, в наше будущее, если мы с вами, Джон, не возьмем себя в руки и не сделаем то, что должны. Понятно? Мы не можем себе позволить сидеть тут, зализывать раны и жалеть себя. Мы должны действовать. Счет идет на дни. Поэтому проглотите все это. Слишком много работы.

– Много работы? – эхом повторил Джон. – И что же это за работа?

Маккейн протопал через весь кабинет, остановился перед своей картой мира и похлопал ладонью по Центральной Америке.

– Мехико. Здесь на следующей неделе состоится первое заседание очередной конференции по окружающей среде, встреча специалистов национальных рабочих групп. Вы должны принять в ней участие.

– Я? – Джон в ужасе уставился на карту. Его единственные отношения с Мексикой до сих пор ограничивались «тако» из ресторана быстрого обслуживания, когда на пиццу он уже смотреть не мог. – Но я же не специалист ни в чем.

– Но вы Джон Сальваторе Фонтанелли. Вы учредитель Гея-премии. Если вы захотите что-то сказать, вам будут внимать. И вы много узнаете о положении в мире, если будете слушать.

Джон растер лицо ладонями.

– В Мексику? Я должен лететь в Мексику?

Маккейн скрестил руки:

– По крайней мере это отвлечет вас и наведет на другие мысли.

* * *

Маккейн провожал его в аэропорт и по дороге инструктировал. Стопка бумаг была внушительной – научные заключения со всего мира, дискеты, проекты постановлений, переводы и синопсисы. Девяти часов полета как раз хватит все это пролистать.

187