Один триллион долларов - Страница 229

229

– А что мне еще остается? – добавил он.

Они смотрели друг на друга, ища того, кто знал бы, что еще остается Джону Фонтанелли, но ничего так и не последовало, кроме неопределенных восклицаний, похожих на крик боли.

Джон и сам был ошеломлен и всю бессонную ночь обдумывал случившееся. Человек, взявшийся объединить согласие большинства людей всей земли – это была захватывающая идея, когда она возникла в его воображении, когда они ее обговаривали и сообща оттачивали. Но что она ударит по нему самому, да, должна ударить, неизбежно и неукоснительно, об этом они не думали ни одной секунды. Это уже стало настолько привычным – не придерживаться законов никакого отдельного государства, натренированно разыгрывать козырные карты, в свою пользу и по своему усмотрению манипулируя разными странами, – что одно лишь представление о Всемирном спикере, который может предъявить претензии им самим, было шокирующим.

Он услышал слова Нельсона Манделы по телевизору. Ни один канал не упустил случая показать этот момент, все телекомпании прямо-таки торжествующе схватились за него, чтобы обсудить и прокомментировать. В первый момент Джон почувствовал насмешливое презрение. Что бы там ни решали и ни говорили эти политики, его это никогда по-настоящему не задевало, он был выше этого. За годы с Маккейном такой образ мыслей выработался в нем, это он осознал позднее, и что-то он еще воображал о себе. Презрительно усмехаться, а потом думать, как провести этих злопыхателей и шавок, это стало уже рефлексом, и по этому же руслу его мысли автоматически потекли и в этот раз.

И вдруг остановились – почти болезненным рывком. Ибо: куда он мог уклониться от Всемирного спикера! Кого он мог на него натравить? Некого. А забрать у него деньги – это был тот случай, когда все нации мира только поддержали бы Всемирного спикера.

Шансов у него не было.

– Я заплачу, – повторил Джон. – Это значит, что я должен продать большую часть концерна. Я хотел бы вас попросить направить все силы на подготовку этих продаж. Аналитическому отделу я уже поручил составить соответствующую концепцию. До выборов еще несколько месяцев; времени достаточно, чтобы не попасть под давление и выручить от продаж оптимальные деньги.

Казалось, кто-то хотел возразить, но снова закрыл рот, так и не сказав ни слова и кивая, как все.

– И еще, э-э, мне очень жаль, что я вчера так экстренно нагрузил вас работой, – сказал Джон в заключение и встал. – Это было скоропалительно и необдуманно. Я прошу вас быть ко мне снисходительными.

Они снова закивали. Они кивали, пока дверь за ним не закрылась.

* * *

Пол, который его разыскивал, попался ему на пути и пошел проводить его до лифта.

– Ничего себе сюрприз, да? – сказал он.

Хорошо было для нервов – быстро идти, широкими шагами нестись по коридору.

– Почему же? – спросил Джон. У него вдруг стало странно легко на душе, почти весело. – Я же сам этого хотел, разве нет?

– Чтобы Мандела отнял у тебя все деньги?

– Ну, миллион-другой он мне все-таки оставит. А с остальными я так и так не знал, что делать. Вот и пусть это решает тот, кто их получит.

– Ну, не знаю… – Пол покачал головой. – Все-таки это неблагодарно.

Джон резко остановился.

– Вот мы всегда так: справедливость для всех, но особые права для нас. – Он засмеялся. – Пол, неужто ты не понимаешь, что происходит? Разве ты не видишь? Уже действует. Наш план уже действует!

* * *

Телефон зазвонил, когда Джон ехал домой. Скоро это будет уже не его дом, подумал он, доставая из кармана мобильник.

– Да?

– Это я, – этот голос он не слышал уже целую вечность. – Марвин.

– Марвин? – вырвалось у Джона. – Да это же… – Его удивление не находило слов. – Как ты? Откуда ты звонишь?

Голос звучал слабо, издалека и доходил с некоторым запозданием, как это бывает при трансатлантической связи.

– Не один ли хрен, где я сейчас. Я звоню не для того, чтобы посудачить о старых добрых временах. Я звоню ради тебя. Ты, брат, попал в большую передрягу. Ты нас всех смываешь в унитаз и еще воображаешь, что делаешь что-то хорошее. Поэтому я и звоню тебе, старик.

– Что? – Джон заморгал. Снаружи проносились уличные фонари, словно цепь перламутровых лун на черном бархате.

– Джон, я знаю, ты стал важным фраером, и все слушают твои команды, но раз в жизни, я тебя прошу, один раз в жизни выслушай меня. До конца. Потому что на сей раз это чертовски важно, ты понял? – Глубокий вдох. – Я был на излечении. В одной клинике. Всякие анекдоты и все, что напечатано петитом, я расскажу тебе как-нибудь в другой раз, важно то, что я встретил там одного человека, который во многое посвящен. Который абсолютно – понимаешь? – знает абсолютно все, что творится за кулисами. Потому что он сам был в игре, которая там идет, и вышел из нее. Почему они за ним и охотятся, кстати сказать. Пока все понятно?

– Хм-м, – Джон наморщил лоб. – Ну, понятно.

– И первый лот в этом аукционе – как раз твои деньги. Твой проклятый триллион долларов. Проценты, проценты на проценты и пятьсот лет и вся эта лабуда. Состояние Фонтанелли, ну, все знают из кино, из телевидения и из радио. Да, ты там хоть сидишь?

Джон невольно удостоверился в этом, проведя рукой по ласкающе-мягкой коже заднего сиденья.

– Да.

– Хорошо. Потому что состояния Фонтанелли на самом деле вообще не существует.

Труднопостижимым образом голос Марвина звучал иначе, чем обычно. Он не был ни пьян, ни под кайфом, но не был и таким, каким Джон его помнил.

229